Енот

Так мы к коммунизму шли...

дубль.

_________________

= Но потеряли главное.
Бумага -- погибшие деревья.
Экономишь слово -- спасаешь лес!
.

_________________

Дежа вю
Наталья Радулова
Мой сосед женился во второй раз. С первой супругой он расстался по причине ее нелегкого поведения. И вот пожалуйста - не прошло и полугода после новой свадьбы, как он опять выбрасывает вещи благоверной на лестничную площадку с криком: «Иди туда, где ночевала!». Вызывая лифт среди разбросанных кофточек, я думала о том, какие все-таки нечеловеческие усилия прилагают некоторые мужчины, чтобы очередная жена подарила им парочку хороших развесистых рогов. Сначала из всех девушек они упорно выбирают ту, которая одевается наиболее ярко, смеется наиболее громко, заигрывает наиболее откровенно, готова пойти на все, чтобы обратить на себя как можно больше внимания, и дня не может прожить без приключений, а потом эти же мужчины сокрушаются и недоумевают: «Почему мне всегда так не везет? Прямо дежа вю какое-то».

Дежа вю в отношениях - это когда ты находишь родственную душу, которая смутно напоминает тебе кого-то из бывших партнеров. На одной вечеринке за мной начал ухаживать молодой человек с тарелкой, из которой вываливались китайские голубцы (я не помню, как они называются, уж извините). Не прекращая жевать, он поведал мне о том, что уже год с утра до вечера пишет роман о марсианах, живет с родителями, его последняя девушка ушла от него, потому что не могла наладить отношения с его мамой, и вообще, не хотела бы я как-нибудь прогуляться с ним в парке Коломенское. Я улыбнулась и мысленно ответила: «Я уже гуляла с тобой в Коломенском, дорогой. У тебя не было денег, и я стеснялась купить даже бутылку воды, боясь поставить тебя в неловкое положение. А потом я стала с тобой встречаться и пыталась пристроить в различные издательства твой роман, попутно отклоняя предложения тех же издательств, которые хотели, чтобы им писала я: мне казалось, что моя книга тебя точно убьет. Мне даже удалось убедить тебя, 30-летнего мужчину, жить отдельно от родителей, но долго ты не выдержал и сбежал назад, в свою бывшую детскую, - писать очередной роман и жаловаться на женщин, которые не могут понять твою тонкую душу».

Не надо заводить отношения, если заранее знаешь, чем они закончатся. Почему? Может быть, дело в том, что по протоптанным тропинкам удобнее передвигаться, а может быть, люди находят именно то, что стремились найти? Я сама такая, когда даю себе волю и не хочу признавать, что лав-стори с непризнанным гением-переростком когда-то уже у меня происходила. «На что ты живешь сейчас?» - спросила я парня с голубцами. Он замялся. «На мамину пенсию?» Он сглотнул и возмущенно воскликнул: «Мои предки, между прочим, все еще работают!» Я протянула ему стакан с соком: «Прости. Я ошиблась».

_________________
В то время я гостила на Земле...

Сергей Довлатов. Из Записных книжек

Отец моего двоюродного брата говорил:
— За Борю я относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме


Прогуливались как-то раз Шкляринский с Дворкиным. Беседовали на всевозможные темы. В том числе и о женщинах. Шкляринский в романтическом духе. А Дворкин — с характерной прямотой. Шкляринский не выдержал:
— Что это ты? Все — трахал да трахал! Разве нельзя выразиться более прилично?!
— Как?
— Допустим: “Он с ней был”. Или: “Они сошлись”... Прогуливаются дальше. Беседуют. Шкляринский спрашивает:
— Кстати, что за отношения у тебя с Ларисой М.?
— Я с ней был, — ответил Дворкин.
— В смысле — трахал?! — переспросил Шкляринский.


Моя жена говорила:
— Комплексы есть у всех. Ты не исключение. У тебя комплекс моей неполноценности.


Горбовский, многодетный отец, рассказывал:
— Иду вечером домой. Смотрю — в грязи играют дети. Присмотрелся — мои.


В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. И как-то раз он ударил поэта Вознесенского.
Это был уже не первый случай такого рода. Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела.
И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
— Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Потому что я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
— Ну, и как было дело? — поинтересовались судьи.
— Дело было так. Захожу в “Континенталь”. Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии?!

_________________
В то время я гостила на Земле...

ВТОРАЯ ПОПЫТКА Н.Радулова
Человек, которого ты любил, не меняется — меняешься ты сам

Есть люди, которые женятся на одном и том же партнере по нескольку раз. Но обычный человек, предпринимая попытку возвратиться туда, где все осталось без изменений, чаще всего понимает, насколько изменился он сам

Нет ничего хуже, чем посещать «Икею» в одиночестве. Вокруг толкутся жизнерадостные пары, решившие обновить свое гнездышко. Держатся за руки, восхищенно ахают: «Вот это кресло отлично подойдет для нашей гостиной!», или: «В этом фартуке ты отлично смотришься, дорогая», или: «Надо брать две лампы, для твоей и моей стороны кровати». В их переполненных тележках тоже каждой твари по паре: две лампы, две подушки, две кружки.

Даже администрация магазина громогласно поощряет их тягу к семейным ценностям: «Если вы купите два халата, то третий получите в подарок».

А посреди всего этого великолепия — я. Одинокая дама без печати в паспорте. У меня нет ни мужа, ни самого завалящего бойфренда, который останавливался бы через каждые пять метров: «Ты только посмотри на эту прелесть!» У меня нет ребенка, который швырял бы на пол все мои покупки. Никто даже не может посторожить мой столик в кафе, пока я бегаю за салатом из креветок. Короче говоря, лучшей ситуации для встречи со своим бывшим и придумать нельзя.

Встретившись с ним взглядом, я сначала попробовала уйти, огибая медлительных покупателей. Но он догнал меня, схватил за локоть. Я была уверена, что сейчас он потащит меня знакомиться со своей красавицей невестой, они вдвоем уничтожат мою самооценку, а потом как ни в чем не бывало пойдут по своим делам. Вместо этого он стал говорить о том, как он скучал без меня. Он все так же морщил нос, когда улыбался. Все так же тер подбородок в задумчивости. И все так же был ужасно пострижен. Я столкнулась с известным явлением, которое называется дежа вю.

Мы шли по магазину, разговаривали, смеялись, не отличаясь от всех остальных ничем, кроме того, что у нас было две тележки на двоих вместо одной. «Бог с ним, — подумала я. — По крайней мере поможет отвезти домой мои покупки».

Я, конечно, знала о том, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя воскрешать отношения, ушедшие в прошлое. Но посещение «Икеи» — трудное испытание для одиночек. В этом царстве влюбленных трудно устоять и не подумать: а почему бы мне «просто не пообщаться»? Я ведь знаю, когда надо остановиться.

Остановилась я утром. Аккурат после того, как притащила ему завтрак в постель, а он проворчал: «Я люблю сладкий чай! Сладкий! Неужели трудно запомнить?» Все вернулось на круги своя. До этого я помнила только первые недели нашего знакомства, а сейчас хмурой тучей накатило воспоминание обо всех последующих. Он не изменился и не раскаялся. Он по-прежнему мог говорить только о себе, и меня по-прежнему ждала игра в одни ворота. Но если раньше я терпела это, потому что мой возлюбленный казался мне самым-самым, то сейчас, переболев и поумнев, я могу посмотреть на этого паразита трезвым взглядом. Глупый, самовлюбленный тип, который не разбирается в женщинах, — так и не сумел разглядеть умницу и красавицу, которая была рядом с ним.

Нужно ли начинать отношения с той же точки, на которой они закончились? Ведь проблемы, из-за которых мы расстались, не разрешились, они просто забылись. Законсервировались, как урановая руда. Так есть ли смысл ковыряться в том, что опасно для жизни?

«Тут тебе не чайная, — решительно сказала я и встала. — И вообще, мне на работу пора. Давай, шевелись, освобождай помещение». Он испуганно захлопал ресницами: «Как? Сегодня же суббота!» — «Вот именно. Я же тебе вчера сказала, что сегодня у меня интервью. Неужели трудно было запомнить?»

На пороге он выдал очередной свой перл: «Ну, ты это… Звони, не теряйся». Я улыбнулась и захлопнула дверь. Меня ждали очередные выходные в одиночестве. Как их провести? Может, съездить в «Икею»? Съездить и купить себе три банных халата. И не звонить своему бывшему до тех пор, пока они не износятся.

_________________
В то время я гостила на Земле...

Как я пропустил эту веточку? Непорядок.

Интереснейшая тема получается.

ДИКИЕ ХОЗЯЙКИ Н.Радулова


Каждая женщина - прекрасная хозяйка. Но лишь когда живет с мужчиной. Тогда она моет посуду, поливает цветы, тушит кроликов в сметане и, надев на лицо русское народное выражение лица «Сил моих больше нет», профилактически ворчит на благоверного: «Опять ты не вытер за собой пол в ванной». Но как только мужчина куда-нибудь исчезает, среднестатистическая домашняя хозяйка уходит в отрыв. Она неделями не подходит к пылесосу и может довести себя до состояния, когда легче купить новые колготки, чем постирать старые.

Оказывается, домашние обязанности одинокой женщины ничем не отличаются от домашних обязанностей одинокого мужчины: разогреть полуфабрикат и открыть форточку. Все остальное воспринимается как непосильный труд. Некоторые девушки по секрету признавались, что только бизнесланчевание не дает им помереть с голоду. И то правда. Как это возможно: готовить для себя? Три часа корячиться над плитой, чтобы приготовить борщик, который слопаешь за 40 секунд? Кто на это способен? Только добровольцы. А я не Зоя Космодемьянская - у меня вообще мочалка недавно сгнила. Так что наша экономика должна ориентироваться на продукты для работающих одиночек-готовые обеды, которые надо только разогреть, пойдут на ура.

Еще одна особенность одиночества - приходится отвечать за «мужские дела». Следить за здоровьем компьютера, вызывать сантехников, подключать дивиди (как это, господи боже мой, пишется?). Если раньше этим занимался муж, то в первые месяцы после его исчезновения приходится несладко. Лично я чувствовала себя новоиспеченным холостяком, который обнаружил, что чистые рубашки в шкафу появляются не сами по себе. И как назло, все ломается именно в это время. Поначалу паникуешь. Но потом вдруг выясняется, что ты сама можешь починить многое, не выпивая при этом три литра пива и не упиваясь собственной значимостью. Вдруг ты вспоминаешь, что в школе на уроках труда сколачивала ящики. Мамой клянусь, я лучше многих мужчин забиваю гвозди. Причем без единого нецензурного слова. А что починить любителю невозможно-починят профессионалы. И сделают это не после десятого напоминания.

Так вот. Одинокая жизнь радует меня все больше. Рекомендую. Единственная проблема-трудно застегивать платья с молнией на спине.

_________________
В то время я гостила на Земле...

«Каждому человеку необходим кусочек «свободного пространства»
Наталья РАДУЛОВА, обозреватель журнала «Огонек»

Вот он, тайный страх многих женщин. «Я, значит, дам ему свободу, а он, паразит, воспользуется этой свободой не по назначению? Нет уж, пусть лучше рядом сидит. Я сказала — рядом!» Мужчины тоже нередко так думают. «Одна? На юг? В бикини? Да вы что! Только через мой труп!» Кто-то когда-то придумал сказку о полной близости, без которой якобы не бывает настоящего семейного счастья. Мол, по-настоящему родные души должны все делать вместе: смотреть телевизор, гулять, засыпать в одно и то же время, любить одни и те же блюда и иметь одни и те же предпочтения по части отдыха.

Вот и стараются люди соответствовать. Она тащится за ним на рыбалку, хотя видеть не может извивающихся на крючке карасиков. Он честно загорает на пляже, изнывая от жары. Оба несчастны. Настоящая, крепкая семья, в которой желание одного из партнеров побыть в одиночестве где-нибудь еще, кроме туалета, воспринимается как личная обида: «Ах, ты меня больше не любишь!»

Но замечательная игра «мы с Тамарой ходим парой» уместна лишь в медовый месяц. А дальше начинается череда компромиссов. Я не буду тебе мешать смотреть футбол, но и ты не мешай мне смотреть «Секс в большом городе». Ты можешь пойти пить пиво с друзьями, а я пойду в магазин с подругами. В этом году, так и быть, отдохнем в Карелии, а в следующем — на Кипре. В общем, нормальные отношения, которые строятся по принципу, озвученному в фильме «Мимино»: «Если ты хочешь, чтобы я тебе сделал хорошо, ты сделай мне хорошо, я потом тебе сделаю так хорошо, что нам обоим хорошо будет!»

Но иногда компромиссы невозможны. И это нормально. Каждому человеку необходим кусочек «свободного пространства». Каждому необходимо уединение, чтобы расслабиться, погрузиться в свой внутренний мир, поразмышлять «о пользе и тщете всего сущего» или просто спокойно поковырять в носу. Нет ничего страшного в том, что жена мечтает свободной пташкой побродить по Венеции, а муж соколом-одиночкой взлететь на Джомолунгму. Почему бы время от времени не позволять друг другу отдыхать именно так? Ведь близость — это в первую очередь взаимное уважение индивидуальности друг друга.

А если отдых по раздельности воспринимается кем-то из партнеров как предательство и конец света, то самое время подумать, есть ли в паре настоящая близость. Может быть, люди настолько не уверены в том, что они одно целое, что им нужно постоянное подтверждение и доказательства этого? Как штамп в паспорте. Как одно одеяло на двоих.

Близкий человек — это тот, кто понимает твои потребности. Точно так же, как и ты понимаешь его потребности. Замечательно, если ваши вкусы совпадают во всем. Если нет — тоже не беда, так обычно и бывает

_________________
В то время я гостила на Земле...

Динь, тебе наверняка понравится Дина Рубина.

Я Рубину что-то не читала.
А это рассказики небольшие Н. Радуловой.
Мне нравится,
хотя она и считает себя феминисткой
- а я это не очень-то люблю.
Но здесь много юмора.
Смешно и грустно про нашу жизнь.

_________________
В то время я гостила на Земле...

КРОТОВАЯ НОРА

Женщина есть природный организм.
Чаще всего женщина пребывает в чрезвычайно дурном настроении.
Она непрерывно о чём-то думает.
Хотя женщина почти непрерывно говорит, но, скорей всего, это происходит на нервной почве.
На самом деле сказать она ничего не может.
Даже если вы зададите ей вопрос: "Почему время движется?" – вряд ли она ответит на него.
Вряд ли она даже поймёт, о чём вы спрашиваете.
Ответит, может быть, что-то совершенно не относящееся к делу.
А потом сразу автоматически вернётся к своим мыслям, которые протекают в ней автоматически, в виде химических реакций.

У некоторых мужчин тоже иногда бывает очень глупый вид.
Думается, это оттого, что они обречены иметь дело с женщинами.
Под постоянным массированным воздействием женщин они тоже превращаются в природные организмы.
Тем не менее женщины очень несчастны.
Я бы очень не хотела быть женщиной.
Если бы я была женщиной, я бы просто умерла от тоски и безвыходности своего положения.
Я и так постоянно унываю из-за того, что некоторые из моих детей обречены быть женщинами.
Даже трудно представить себе ту тупую идиотическую жизнь, которая их ожидает.

Если бы все женщины не были нервнобольными, то ещё можно было бы как-то с ними говорить.
Женщина обволакивает своей природой, а потом очень просто оказывается, что она лжёт. На самом деле она так же жестока, как и вся природа.
А почему же природе приходится непрестанно лгать? – этот вопрос женщину ничуть не интересует.
Если (что является фантастическим предположением) женщину припереть к стенке, она, пожалуй, стала бы отрицать самую постановку вопроса.
О, сколь многие постановки вопросов произошли в нашей жизни неверно, а зачастую не состоялись и вообще – из-за постоянного бдительного присутствия здесь женщин.
Они, если можно так выразиться, "стоят на страже", и чуть что – сразу весьма ощутительно дают понять, что к чему.
Вся культура, можно сказать... – Но язык обмирает и ничего не может выговорить от тоски, его обуревающей.

В женщине, как и в мужчине, ежесекундно происходит великое множество химических реакций.
Но это ей нисколько не интересно.
Вообще, женщины очень жалкие и ограниченные существа, но почему к ним нет жалости? – вот вопрос.
Вероятнее всего, потому, что они не стараются никак возвыситься над своей ограниченностью.
Напротив, они всегда торжествуют и декларируют свою правоту.
И никогда не сомневаются, потому что инстинктивно основываются на самой природе. В этом их пафос, и это-то и есть самое отвратительное.

Женщина есть гимн и знамя.
Она по преимуществу есть идеология.
Она всегда, всем своим видом кричит о жизни и смерти, то есть о таких банальностях, которые давно всем уши намозолили.
А что будешь делать? – Спорить с ней ни у кого не достанет компетенции, да и никакие слова тут не помогут.
Ведь трудно даже себе вообразить всю сложность и многообразие химических процессов, которые протекают в женщине (как, впрочем, и в мужчине).

Впрочем, всё это есть совершенная чепуха по сравнению с "кротовой норой".
Эти норы – их некоторые называют, кроме того, и "чёрными дырами" – представляют собой столь сильные искривления пространства,
что кривизна в них становится отрицательной.
Куда они ведут – никому не известно.
Чудовищные гравитационные силы, искривляющие пространство в "кротовой норе", создают в ней так называемый "горизонт событий", за который заглянуть мы не можем.
Никакое излучение не проникает из "кротовой норы" вовне. Поэтому температура "горизонта событий" равна абсолютному нулю.
В это трудно поверить, но это так.
Если попытаться вообразить себе ту гигантскую энергию, которая заключена внутри "кротовой норы", то станет жутко.
Но вообразить этого нельзя. Мы не можем соотнести масштабы происходящих там процессов с нашими собственными.
За "горизонтом событий" обессмысливаются наши представления о жизни и смерти.

В центре "кротовой норы" располагается сингулярность.
Конечно, мы не видим её. Лишь математические вычисления подводят нас к представлению о ней.
Мы говорим, что сингулярность есть точка, обладающая колоссальной массой.
Но как это может быть?
Разве может плотность вещества быть бесконечной?
Приходится понимать сингулярность как точку невещественную.
Есть масса, но нет вещества.
Одно только чистое и неодолимое гравитационное напряжение.

Бывают "кротовые норы" величиной не больше протона.
Другие же представляют собой воронки настолько громадные, что миллиарды галактик затягиваются в них единым вихрем, как пыль.
Откуда они берутся, никто не знает. Возможно, они суть просто свойство пространства.
В первые мгновения Вселенной вещества не было, а было лишь бурлящее месиво "кротовых нор".
Они сталкивались друг с другом и вступали в различные сочетания.
Пространство пенилось. Представить этого нельзя. Оно было разрывно в каждой своей точке.
Постепенно, по мере разлетания "кротовых нор", в пространстве образовались непрерывные области.

Ничто затянутое в "кротовую нору" не может возвратиться обратно уже никогда.
Впрочем, взаимодействие с "кротовой норой" зависит также от её размера.
Если "кротовая нора" величиной с протон налетит на Землю, то она за сотые доли секунды прошьёт земной шар насквозь и помчится дальше.
Лишь на входе и выходе из Земли произойдут два маленьких взрыва.
Мощность этих взрывов оценить нельзя.
Она, наверное, зависит от величины сингулярности.
Это может быть мощность револьверного патрона, а может быть и водородной бомбы в сотни мегатонн.

Поскольку "кротовая нора" окружена, как сказано выше, "горизонтом событий", то её встреча с Землёй вызовет, без сомнения, разрыв событийной ткани в близких к нам областях пространства.
Могут ли при этом нарушиться причинно-следственные связи?
На этот вопрос пока нет ответа.
Это можно было бы как-то вычислить, если бы была создана подходящая математическая теория.
Но дело в том, что все наши представления о причинах и следствиях, то есть о событийной ткани нашего мира до сих пор ещё очень плохо формализованы.

Ведь мы даже не нашли до сих пор строгой аксиоматики для теории случайных событий.
Как же тут всерьёз говорить об изучении причинно-следственных аномалий?
Но что такое событие? – Может быть, о взаимодействиях рассуждать будет легче?
Вот если бы каждое событие являлось взаимодействием... Впрочем, это можно принять по определению.

И тогда, кажется, нащупывается различие между случайным и закономерным.
Скажем, например, так: случайных событий не бывает, но некоторые из взаимодействий могут происходить случайно.
По-видимому, это те взаимодействия, которые лежат в "кротовой норе" ниже "горизонта событий.

Если это так, то там действительно разрывается причинность в каждой точке и останавливается время.
Там нечто происходит, но это происходящее не имеет ко времени ровным счётом никакого отношения.

Так вот чем нам по-настоящему следовало бы теперь заняться.

Н.Байтов

Широкая Масленица

Кулаков стоял перед хозяином гастрономического магазина и говорил ему:
- Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем тогда вот что... Вы мне дайте коробку зернистой в фунт, а завтра по весу обратно примете... Что съедим - за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?
"Чтоб тебе лопнуть, жила!" - подумал хозяин, а вслух сказал:
- Неудобно это как-то... Ну, да раз вы постоянный покупатель, то разве для вас. Гришка, отвесь!


Кулаков подвел гостя к столу и сказал, потирая руки:
- Водочки перед блинами, а? В этом удивительном случае хорошо очищенную, а? Хе-хе-хе!..
Гость опытным взглядом обвел стол.
- Нет-с, я уж коньячку попрошу! Вот эту рюмочку побольше.
Хозяин вздохнул и прошептал:
- Как хотите. На то вы гость.
И налил рюмку, стараясь недолить на полпальца.
- Полненькую, полненькую! - весело закричал гость и, игриво ткнув
Кулакова пальцем в плечо, прибавил: - Люблю полненьких!
- Ну-с... ваше здоровье! А я простой выпью. Прошу закусить: вот грибки, селедка, кильки... Кильки, должен я вам сказать, поражающие!
- Те-те-те! - восторженно закричал гость. - Что вижу я! Зернистая икра, и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!
- Да-с, икра... - побелевшими губами прошептал Кулаков. - Конечно, можно и икры... Пожалуйте вот ложечку.
- Чего-с? Чайную? Хе-хе! Подымай выше. Зернистая икра хороша именно тогда, когда ее едят столовой ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку коньяку. Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?
Хозяин придвинул гостю тарелку с селедкой и страдальчески ответил:
- Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел... Дороговизна предметов первой необходимости, не говоря уже о предметах роскоши... Да так, к слову сказать, знаете, почем теперь эта зернистая икра? Шесть с полтиной!
Гость зажмурился.
- Что вы говорите! А вот мы ее за это! На шесть гривен... на хлеб... да в рот... Гам! Вот она и наказана.
Хозяин сжал под столом кулаки и, стараясь улыбнуться, жизнерадостно воскликнул:
- Усиленно рекомендую вам селедку! Во рту тает.
- Тает? Скажите. Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет - изжогой наделит. Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст. Блаагороднейшая дама!
- А что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей закуской!
- Так то немцы, - резонно заметил гость. - А мы, батенька, русские. Широкая натура! А ну, еще... "Черпай, черпай источник! Да не иссякнет он", - как сказал какой-то поэт.
- Никакой поэт этого не говорил, - злобно возразил хозяин.
- Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньяк хорош! С икрой.
Хозяин заглянул в банку, погасил в груди беззвучный стон и придвинул гостю ветчину.
- Вы почему-то не кушаете ветчины... Неужели вы стесняетесь?
- Что вы! Я чувствую себя как дома! "Положим, дома ты бы зернистую икру столовой ложкой не лопал", - хотел сказать вслух Кулаков, но подумал это про себя, а вслух сказал:
- Вот и блины несут. С маслом и сметаной.
- И с икрой, добавьте, - нравоучительно произнес гость. - Икра - это Марфа и Онега всего блинного, как говаривал один псаломщик. Понимаете? Это он вместо Альфы и Омеги говорил... Марфа и Онега! Каково? Хе-хе!
Потом гость тупо посмотрел на стол и удивленно воскликнул:
- Черт возьми! Икра, как живая. Я ее придвигаю сюда, а она отодвигается туда... Совершенно незаметно!
- Неужели? - удивился печальный хозяин и прибавил: - А вот мы ее опять придвинем.
И придвинул грибки.
- Да это грибки, - добродушно сказал гость.
- А вы... чего же хотели?
- Икры. Там еще есть немного к блинам.
- Господи! - проскрежетал Кулаков, злобно смотря на гостя.
- Что такое?
- Кушайте, пожалуйста, кушайте!
- Я и ем.
Зубы хозяина стучали, как в лихорадке.
- Кушайте, кушайте!! Вы мало икры ели, еще кушайте... Кушайте побольше.
- Благодарю вас. Я ее еще с коньячком. Славный коньячишка.
- Славный коньячишка! Вы и коньячишку еще пейте... Может быть, вам шампанское открыть, ананасов, а? Кушайте!
- Дело! Только вы, дружище, не забегайте вперед... Оставим место и для шампанского, и для ананасов... Пока я - сию брюнеточку. Кажется, немного еще осталось?
- Куш... кушайте! - сверкая безумными глазками, взвизгнул хозяин.
- Может, столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы стесняетесь - кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может, вам нравится моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку! Забирайте стулья, комод, зеркало... Деньги нужны? Хватайте бумажник, ешьте меня самого... Не стесняйтесь, будьте как дома! Ха-ха-ха!!
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван. Выпучив в ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней ложкой икры недвижно застыла в воздухе.

А.Аверченко

ЯГОДЫ

Фадеев сказал:

- Подожди-ка, я с ним сам поговорю, - подошел ко мне и поставил приклад винтовки около моей головы.

Я лежал в снегу, обняв бревно, которое я уронил с плеча и не мог поднять и занять свое место в цепочке людей, спускающихся с горы, - у каждого на плече было бревно, "палка дров", у кого побольше, у кого поменьше:

все торопились домой, и конвоиры и заключенные, всем хотелось есть, спать, очень надоел бесконечный зимний день. А я - лежал в снегу.

Фадеев всегда говорил с заключенными на "вы".

- Слушайте, старик, - сказал он, - быть не может, чтобы такой лоб, как вы, не мог нести такого полена, палочки, можно сказать. Вы явный симулянт. Вы фашист. В час, когда наша родина сражается с врагом, вы суете ей палки в колеса.

- Я не фашист, - сказал я, - я больной и голодный человек. Это ты фашист. Ты читаешь в газетах, как фашисты убивают стариков. Подумай о том, как ты будешь рассказывать своей невесте, что ты делал на Колыме.

Мне было все равно. Я не выносил розовощеких, здоровых, сытых, хорошо одетых, я не боялся. Я согнулся, защищая живот, но и это было прародительским, инстинктивным движением - я вовсе не боялся ударов в живот. Фадеев ударил меня сапогом в спину. Мне стало внезапно тепло, а совсем не больно. Если я умру - тем лучше.

- Послушайте, - сказал Фадеев, когда повернул меня лицом к небу носками своих сапог. - Не с первым с вами я работаю и повидал вашего брата.

Подошел другой конвоир - Серошапка.

- Ну-ка, покажись, я тебя запомню. Да какой ты злой да некрасивый. Завтра я тебя пристрелю собственноручно. Понял?

- Понял, - сказал я, поднимаясь и сплевывая соленую кровавую слюну.

Я поволок бревно волоком под улюлюканье, крик, ругань товарищей - они замерзли, пока меня били.

На следующее утро Серошапка вывел нас на работу - в вырубленный еще прошлой зимой лес собирать все, что можно сжечь зимой в железных печах. Лес валили зимой - пеньки были высокие. Мы вырывали их из земли вагами-рычагами, пилили и складывали в штабеля.

На редких уцелевших деревьях вокруг места нашей работы Серошапка развесил вешки, связанные из желтой и серой сухой травы, очертив этими вешками запретную зону.

Наш бригадир развел на пригорке костер для Серошапки - костер на работе полагался только конвою, - натаскал дров в запас.

Выпавший снег давно разнесло ветрами. Стылая заиндевевшая трава скользила в руках и меняла цвет от прикосновения человеческой руки. На кочках леденел невысокий горный шиповник, темно-лиловые промороженные ягоды были аромата необычайного. Еще вкуснее шиповника была брусника, тронутая морозом, перезревшая, сизая... На коротеньких прямых веточках висели ягоды голубики - яркого синего цвета, сморщенные, как пустой кожаный кошелек, но хранившие в себе темный, иссиня-черный сок неизреченного вкуса.

Ягоды в эту пору, тронутые морозом, вовсе не похожи на ягоды зрелости, ягоды сочной поры. Вкус их гораздо тоньше.

Рыбаков, мой товарищ, набирал ягоды в консервную банку в наш перекур и даже в те минуты, когда Серошапка смотрел в другую сторону. Если Рыбаков наберет полную банку, ему повар отряда охраны даст хлеба. Предприятие Рыбакова сразу становилось важным делом.

У меня не было таких заказчиков, и я ел ягоды сам, бережно и жадно прижимая языком к нёбу каждую ягоду - сладкий душистый сок раздавленной ягоды дурманил меня на секунду.

Я не думал о помощи Рыбакову в сборе, да и он не захотел бы такой помощи - хлебом пришлось бы делиться.

Баночка Рыбакова наполнялась слишком медленно, ягоды становились все реже и реже, и незаметно для себя, работая и собирая ягоды, мы придвинулись к границам зоны - вешки повисли над нашей головой.

- Смотри-ка, - сказал я Рыбакову, - вернемся.

А впереди были кочки с ягодами шиповника, и голубики, и брусники... Мы видели эти кочки давно. Дереву, на котором висела вешка, надо было стоять на два метра подальше.

Рыбаков показал на банку, еще не полную, и на спускающееся к горизонту солнце и медленно стал подходить к очарованным ягодам.

Сухо щелкнул выстрел, и Рыбаков упал между кочек лицом вниз. Серошапка, размахивая винтовкой, кричал:

- Оставьте на месте, не подходите!

Серошапка отвел затвор и выстрелил еще раз. Мы знали, что значит этот второй выстрел. Знал это и Серошапка. Выстрелов должно быть два - первый бывает предупредительный.

Рыбаков лежал между кочками неожиданно маленький. Небо, горы, река были огромны, и бог весть сколько людей можно уложить в этих горах на тропках между кочками.

Баночка Рыбакова откатилась далеко, я успел подобрать ее и спрятать в карман. Может быть, мне дадут хлеба за эти ягоды - я ведь знал, для кого их собирал Рыбаков.

Серошапка спокойно построил наш небольшой отряд, пересчитал, скомандовал и повел нас домой.

Концом винтовки он задел мое плечо, и я повернулся.

- Тебя хотел, - сказал Серошапка, - да ведь не сунулся, сволочь!..

В.Шаламов (Колымские рассказы)

90. ВЛАСТЬ

Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро
вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и
вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез.
Знает ли он, что дано было сотворить ему:
добро или зло? Или такой случай: один артист
купил себе шубу и якобы сотворил добро той
старушке, которая, нуждаясь, продавала эту
шубу, но зато другой старушке, а именно сво-
ей матери, которая жила у артиста и обыкно-
венно спала в прихожей, где артист вешал
свою новую шубу, он сотворил по всей види-
мости зло, ибо от новой шубы столь невыноси-
мо пахло каким-то формалином и нафталином,
что старушка, мать того артиста, однажды не
смогла проснуться и умерла. Или еще так:
один графолог надрызгался водкой и натворил
такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Ди-
бич не разобрал бы, что хорошо, а что плохо.
Грех от добра отличить очень трудно".
Мышин, задумавшись над словами Фаола,
упал со стула.
- Хо-хо, - сказал он, лежа на полу, -
че-че.
Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто
хорошо, а будто и плохо. С одной стороны,
сказано: возлюби, а, с другой стороны, ска-
зано: не балуй. Может, лучше вовсе не возлю-
бить? А сказано: возлюби. А возлюбишь - на-
балуешь. Что делать? Может возлюбить, да не
так? Тогда зачем же у всех народов одним и
тем же словом изображается возлюбить и так и
не так? Вот один артист любил свою мать и
одну молоденькую полненькую девицу. И любил
он их разными способами. И отдавал девице
большую часть своего заработка. Мать час-
тенько голодала, а девица пила и ела за тро-
их. Мать артиста жила в прихожей на полу, а
девица имела в своем распоряжении две хоро-
шие комнаты. У девицы было четыре пальто, а
у матери одно. И вот артист взял у своей ма-
тери это одно пальто и перешил из него деви-
це юбку. Наконец, с девицей артист баловал-
ся, а со своей матерью - не баловался и лю-
бил ее чистой любовью. Но смерти матери ар-
тист побаивался, а смерти девицы - артист не
побаивался. И когда умерла мать, артист пла-
кал, а когда девица вывалилась из окна и то-
же умерла, артист не плакал и завел себе
другую девицу. Выходит, что мать ценится,
как уники, вроде редкой марки, которую нель-
зя заменить другой".
- Шо-шо, - сказал Мышин, лежа на полу. -
Хо-хо.
Фаол продолжал:
"И это называется чистая любовь! Добро
ли такая любовь? А если нет, то как же
возлюбить? Одна мать любила своего ребенка.
Этому ребенку было два с половиной года.
Мать носила его в сад и сажала на песочек.
Туда же приносили детей и другие матери.
Иногда на песочке накапливалось до сорока
маленьких детей. И вот однажды в этот сад
ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к
детям и начала их кусать. Матери с воплями
кинулись к своим детям, в том числе и наша
мать. Она, жертвуя собой, подскочила к соба-
ке и вырвала у нее из пасти, как ей каза-
лось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка,
она увидела, что это не ее ребенок, и мать
кинула его обратно собаке, чтобы схватить и
спасти от смерти лежащего тут же рядом
своего ребенка. Кто ответит мне: согрешила
ли она или сотворила добро?"
- Сю-сю, - сказал Мышин, ворочаясь на
полу.
Фаол продолжал:"Грешит ли камень? Грешит
ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит толь-
ко один человек?"
- Млям-млям, - сказал Мышин, прислуши-
ваясь к словам Фаола, - шуп-шуп.
Фаол продолжал: "Если грешит только один
человек, то значит, все грехи мира находятся
в самом человеке. Грех не входит в человека,
а только выходитиз него. Подобно пище: чело-
век съедает хорошее, а выбрасывает из себя
нехорошее. В мире нет ничего нехорошего,
только то, что прошло сквозь человека, может
стать нехорошим".
- Умняф, - сказал Мышин, стараясь при-
подняться с пола.
Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви,
я говорил о тех состояниях наших, которые
называются одним словом "любовь". Ошибка ли
это языка, или все эти состояния едины? Лю-
бовь матери к ребенку, любовь сына к матери
и любовь мужчины к женщине - быть может, это
все одна любовь?"
- Определенно, - сказал Мышин, кивая го-
ловой.
Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность
любви не меняется от того, кто кого любит.
Каждому человеку отпущена известная величина
любви. И каждый человек ищет, куда бы ее
приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Рас-
крытие тайн перестановок и мелких свойств
нашей души, подобной мешку опилок..."
- Хвать! - крикнул Мышин, вскакивая с
пола. - Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар.

Д.Хармс

Персики.

Медовый месяц был в разгаре. Квартирку украшал новый ковер самого
яркого красного цвета, портьеры с фестонами и полдюжины глиняных пивных
кружек с оловянными крышками, расставленные в столовой на выступе деревянной
панели Молодым все еще казалось, что они парят в небесах. Ни он, ни она
никогда не видали, "как примула желтеет в траве у ручейка"; но если бы
подобное зрелище представилось их глазам в указанный период времени, они
бесспорно усмотрели бы в нем - ну, все то, что, по мнению поэта, полагается
усмотреть в цветущей примуле настоящему человеку.
Новобрачная сидела в качалке, а ее ноги опирались на земной шар. Она
утопала в розовых мечтах и в шелку того же оттенка. Ее занимала мысль о том,
что говорят по поводу ее свадьбы с "Малышом Мак-Гарри в Гренландии,
Белуджистане и на острове Тасмания. Впрочем, особого значения это не имело.
От Лондона до созвездия Южного Креста не нашлось бы боксера полусреднего
веса, способного продержаться четыре часа - да что часа! четыре раунда -
против Малыша Мак-Гарри. И вот уже три недели, как он принадлежит ей; и
достаточно прикосновения ее мизинца, чтобы заставить покачнуться того,
против кого бессильны кулаки прославленных чемпионов ринга.
Когда любим мы сами, слово "любовь" - синоним самопожертвования и
отречения. Когда любят соседи, живущие за стеной, это слово означает
самомнение и нахальство.
Новобрачная скрестила свои ножки в туфельках и задумчиво поглядела на
потолок, расписанный купидонами.
- Милый, - произнесла она с видом Клеопатры, высказывающей Антонию
пожелание, чтобы Рим был поставлен ей на дом в оригинальной упаковке. -
Милый, я, пожалуй, съела бы персик.
Малыш Мак-Гарри встал и надел пальто и шляпу. Он был серьезен, строен,
сентиментален и сметлив.
- Ну что ж, - сказал он так хладнокровно, как будто речь шла всего лишь
о подписании условий матча с чемпионом Англии. - Сейчас пойду принесу.
- Только ты недолго, - сказала новобрачная. - А то я соскучусь без
своего гадкого мальчика, И смотри, выбери хороший, спелый,
После длительного прощанья, не менее бурного, чем если бы Малышу
предстояло чреватое опасностями путешествие в дальние страны, он вышел на
улицу.
Тут он призадумался, и не без оснований, так как дело происходило
ранней весной и казалось мало вероятным, чтобы где-нибудь в промозглой
сырости улиц и в холоде лавок удалось обрести вожделенный сладостный дар
золотистой зрелости лета.
Дойдя до угла, где помещалась палатка итальянца, торгующего фруктами,
он остановился и окинул презрительным взглядом горы завернутых в папиросную
бумагу апельсинов, глянцевитых, румяных яблок и бледных, истосковавшихся по
солнцу бананов.
- Персики есть? - обратился он к соотечественнику Данте, влюбленнейшего
из влюбленных.
- Нет персиков, синьор, - вздохнул торговец. - Будут разве только через
месяц. Сейчас не сезон. Вот апельсины есть хорошие. Возьмете апельсины?
Малыш не удостоил его ответом и продолжал поиски... Он направился к
своему давнишнему другу и поклоннику, Джастесу О'Кэллэхэну, содержателю
предприятия, которое соединяло в себе дешевый ресторанчик, ночное кафе и
кегельбан. О'Кэллэхэн оказался на месте. Он расхаживал по ресторану и
наводил порядок.
- Срочное дело, Кэл, - сказал ему Малыш. - Моей старушке взбрело на ум
полакомиться персиком. Так что если у тебя есть хоть один персик, давай его
скорей сюда. А если они у тебя водятся во множественном числе, давай
несколько - пригодятся.
- Весь мой дом к твоим услугам, - отвечал О'Кэллэхэн. - Но только
персиков ты в нем не найдешь. Сейчас не сезон. Даже на Бродвее и то,
пожалуй, недостать персиков в эту пору года. Жаль мне тебя. Ведь если у
женщины на что-нибудь разгорелся аппетит, так ей подавай именно это, а не
другое. Да и час поздний, все лучшие фруктовые магазины уже закрыты. Но,
может быть, твоя хозяйка помирится на апельсине? Я как раз получил ящик
отборных апельсинов, так что если...
- Нет, Кэл, спасибо. По условиям матча требуются персики, и замена не
допускается. Пойду искать дальше.
Время близилось к полуночи, когда Малыш вышел на одну из западных
авеню. Большинство магазинов уже закрылось, а в тех, которые еще были
открыты, его чуть ли не на смех поднимали, как только он заговаривал о
персиках.
Но где-то там, за высокими стенами, сидела новобрачная и доверчиво
дожидалась заморского гостинца. Так неужели же чемпион в полусреднем весе не
раздобудет ей персика? Неужели он не сумеет перешагнуть через преграды
сезонов, климатов и календарей, чтобы порадовать свою любимую сочным желтым
или розовым плодом?
Впереди показалась освещенная витрина, переливавшаяся всеми красками
земного изобилия. Но не успел Малыш заприметить ее, как свет погас. Он
помчался во весь дух и настиг фруктовщика в ту минуту, когда тот запирал
дверь лавки.
- Персики есть? - спросил он решительно.
- Что вы, сэр! Недели через две-три, не раньше. Сейчас вы их во всем
городе не найдете. Если где-нибудь и есть несколько штук, так только
тепличные, и то не берусь сказать, где именно. Разве что в одном из самых
дорогих отелей, где люди не знают, куда девать деньги. А вот, если угодно,
могу предложить превосходные апельсины, только сегодня пароходом доставлена
партия.
Дойдя до ближайшего угла, Малыш с минуту постоял в раздумье, потом
решительно свернул в темный переулок и направился к дому с зелеными фонарями
у крыльца.
- Что, капитан здесь? - спросил он у дежурного полицейского сержанта,
Но в это время сам капитан вынырнул из-за спины дежурного. Он был в
штатском и имел вид чрезвычайно занятого человека.
- Здорово, Малыш! - приветствовал он боксера. - А я думал, вы
совершаете свадебное путешествие.
- Вчера вернулся. Теперь я вполне оседлый гражданин города Нью-Йорка.
Пожалуй, даже займусь муниципальной деятельностью. Скажите-ка мне, капитан,
хотели бы вы сегодня ночью накрыть заведение Денвера Дика?
- Хватились! - сказал капитан, покручивая ус. - Денвера прихлопнули еще
два месяца назад.
- Правильно, - согласился Малыш. - Два месяца назад Рафферти выкурил
его с Сорок третьей улицы. А теперь он обосновался в вашем околотке, и игра
у него идет крупней, чем когда-либо. У меня с Денвером свои счеты. Хотите,
проведу вас к нему?
- В моем околотке? - зарычал капитан. - Вы в этом уверены, Малыш? Если
так, сочту за большую услугу с вашей стороны. А вам что, известен пароль?
Как мы попадем туда?
- Взломав дверь, - сказал Малыш. - Ее еще не успели оковать железом.
Возьмите с собой человек десять. Нет, мне туда вход закрыт. Денвер пытался
меня прикончить. Он думает, что это я выдал его в прошлый раз. Но, между
прочим, он ошибается. Однако поторопитесь, капитан. Мне нужно пораньше
вернуться домой.
И десяти минут не прошло, как капитан и двенадцать его подчиненных,
следуя за своим проводником, уже входили в подъезд темного и вполне
благопристойного с виду здания, где в дневное время вершили свои дела с
десяток солидных фирм.
- Третий этаж, в конце коридора, - негромко сказал Малыш. - Я пойду
вперед.
Двое дюжих молодцов, вооруженных топорами, встали у двери, которую он
им указал.
- Там как будто все тихо, - с сомнением в голосе произнес капитан. - Вы
уверены, что не ошиблись, Малыш?
- Ломайте дверь, - вместо ответа скомандовал Малыш. - Если я ошибся, я
отвечаю.
Топоры с треском врезались в незащищенную дверь. Через проломы хлынул
яркий свет. Дверь рухнула, и участники облавы, с револьверами наготове,
ворвались в помещение.
Просторная зала была обставлена с крикливой роскошью, отвечавшей вкусам
хозяина, уроженца Запада. За несколькими столами шла игра. С полсотни
завсегдатаев, находившихся в зале, бросились к выходу, желая любой ценой
ускользнуть из рук полиции. Заработали полицейские дубинки. Однако
большинству игроков удалось уйти.
Случилось так, что в эту ночь Денвер Дик удостоил притон своим личным
присутствием. Он и кинулся первым на непрошенных гостей, рассчитывая, что
численный перевес позволит сразу смять участников облавы. Но с той минуты,
как он увидел среди них Малыша, он уже не думал больше ни о ком и ни о чем.
Большой и грузный, как настоящий тяжеловес, он с восторгом навалился на
своего более хрупкого врага, и оба, сцепившись, покатились по лестнице вниз.
Только на площадке второго этажа, когда они, наконец, расцепились и встали
на ноги, Малыш смог пустить в ход свое профессиональное мастерство,
остававшееся без применения, пока его стискивал в яростном объятии любитель
сильных ощущений весом в двести фунтов, которому грозила потеря имущества
стоимостью в двадцать тысяч долларов.
Уложив своего противника. Малыш бросился наверх и, пробежав через
игорную залу, очутился в комнате поменьше, отделенной от залы аркой.
Здесь стоял длинный стол, уставленный ценным фарфором и серебром и
ломившийся от дорогих и изысканных яств, к которым, как принято считать,
питают пристрастие рыцари удачи. В убранстве стола тоже сказывался широкий
размах и экзотические вкусы джентльмена, приходившегося тезкой столице
одного из западных штатов.
Из-под свисающей до полу белоснежной скатерти торчал лакированный
штиблет сорок пятого размера. Малыш ухватился за него и извлек на свет божий
негра-официанта во фраке и белом галстуке.
- Встань! - скомандовал Малыш. - Ты состоишь при этой кормушке?
- Да, сэр, я состоял. - Неужели нас опять сцапали, сэр?
- Похоже на то. Теперь отвечай: есть у тебя тут персики? Если нет, то,
значит, я получил нокаут.
- У меня было три дюжины персиков, сэр, когда началась игра, но боюсь,
что джентльмены съели все до одного Может быть, вам угодно скушать хороший,
сочный апельсин, сэр?
- Переверни все вверх дном, - строго приказал Малыш, - но чтобы у меня
были персики. И пошевеливайся, не то дело кончится плохо. Если еще
кто-нибудь сегодня заговорит со мной об апельсинах, я из него дух вышибу.
Тщательный обыск на столе, отягощенном дорогостоящими щедротами Денвера
Дика, помог обнаружить один-единственный персик, случайно пощаженный
эпикурейскими челюстями любителей азарта. Он тут же был водворен в карман
Малыша, и наш неутомимый фуражир пустился со своей добычей в обратный путь.
Выйдя на улицу, он даже не взглянул в ту сторону, где люди капитана
вталкивали своих пленников в полицейский фургон, и быстро зашагал по
направлению к дому.
Легко было теперь у него на душе. Так рыцари Круглого Стола
возвращались в Камелот, испытав много опасностей и совершив немало подвигов
во славу своих прекрасных дам. Подобно им, Малыш получил приказание от своей
дамы и сумел его выполнить. Правда, дело касалось всего только персика, но
разве не подвигом было раздобыть среди ночи этот персик в городе, еще
скованном февральскими снегами? Она попросила персик; она была его женой; и
вот персик лежит у него в кармане, согретый ладонью, которою он придерживал
его из страха, как бы не выронить и не потерять.
По дороге Малыш зашел в ночную аптеку и сказал хозяину, вопросительно
уставившемуся на него сквозь очки:
- Послушайте, любезнейший, я хочу, чтобы вы проверили мои ребра, все ли
они целы. У меня вышла маленькая размолвка с приятелем, и мне пришлось
сосчитать ступени на одном или двух этажах.
Аптекарь внимательно осмотрел его
- Ребра все целы, - гласило вынесенное им заключение. - Но вот здесь
имеется кровоподтек, судя по которому можно предположить, что вы свалились с
небоскреба "Утюг", и не один раз, а по меньшей мере дважды.
- Не имеет значения, - сказал Малыш. - Я только попрошу у вас платяную
щетку.
В уютном свете лампы под розовым абажуром сидела новобрачная и ждала.
Нет, не перевелись еще чудеса на белом свете. Ведь вот одно лишь словечко о
том, что ей чего-то хочется - пусть это будет самый пустяк: цветочек, гранат
или - ах да, персик, - и ее супруг отважно пускается в ночь, в широкий мир,
который не в силах против него устоять, и ее желание исполняется.
И в самом деле - вот он склонился над ее креслом и вкладывает ей в руку
персик.
- Гадкий мальчик! - влюбленно проворковала она. - Разве я просила
персик? Я бы гораздо охотнее съела апельсин.
Благословенна будь, новобрачная!

О.Генри

КАРТИНКИ

Пришел я к приятелю — денег взаймы просить. Ни самого нет дома, ни жены нету: вышел ко мне в залу мальчик чистенький такой.

— Вы погодите немножко: папа-мама сейчас придут.

А чтоб не скучал я, стал мне мальчик картинки показывать.

— Ну, это вот что?

— Волк, — говорю.

— Волк, верно. А вы знаете, волк он травку не кушает, он овечков кушает...

И этак все картинки объясняет дотошно ну смерть — надоел. Петуха раскрыл.

— А это что? — спрашивает.

— Это? Изба, — говорю.

— Выпучил мой мальчик глаза, обомлел. Погодя кой-как справился, нашел мне настоящую избу:

— Ну а это что?

— А это — веник березовый, вот что.

— Улыбнулся мальчик вежливо и доказывать стал: изба — зернышки не клюет, а петух — клюет а в петухе жить нельзя, а в избе можно а у веника — дверей нету, а у петуха...

— Вот что, — говорю, — милый мальчик: если ты сию минуту не уйдешь, я тебя в окошко выкину.

Поглядел мне в глаза мальчик, увидал — правда, выкину. Заравел, пошел бабушке жаловаться.

Вышла бабушка в залу и стала меня корить:

— И как же вам не совестно, молодой человек? За что вы милого мальчика? Ведь он вам истинную правду говорил.

Евгений Замятин

Подслушивала карга старая! Как пить дать подслушивала!
Откуда б ей тогда знать, что всё было правдой?

Во-во!
Забить гвоздь - дело не хитрое. И в большинстве случаев легковыполнимое.
Бывают ситуации когда только в единственно правильное место забитый гвоздь держит десятилетиями.
Полсантиметра в сторону и конструкция "гулять" начинает.

АРАПЫ

На острове на Буяне — речка. На этом берегу — наши краснокожие, а на том — ихние живут, арапы.

Нынче утром арапа ихнего в речке поймали. Ну так хорош, так хорош: весь — филейный. Супу наварили, отбивных нажарили — да с луком, с горчицей, с малосольным нежинским... Напитались: послал Господь!

И только было вздремнуть легли — воп, визг; нашего уволокли арапы треклятые. Туда-сюда, а уж они его освежевали и на угольях шашлык стряпают.

Наши им — через речку:

— Ах, людоеды! Ах, арапы вы этакие! Вы это что-ж, это, а?

— А что? — говорят.

— Да на вас что — креста, что ли, нету? Нашего, краснокожего, лопаете. И не совестно?

— А вы из нашего — отбивных не наделали? Энто чьи кости-то лежат?

— Ну что за безмозглые! Да-к ведь мы вашего арапа ели, а вы — нашего, краснокожего. Нешто это возможно? Вот, дай-ка, вас черти-то на том свете поджарят!

А ихние, арапы, — глазищи белые вылупили, ухмыляются да знай себе — уписывают. Ну до чего бесстыжий народ: одно слово — арапы. И уродятся же на свет этакие!

Евгений Замятин

А нефиг.
Вахту надо выставлять.
Боевое охранение называется.
Смертники конечно, но шумнут обязательно.
Да и боевые потери ещё до обеда арапом плпанируются.
В обороне 30% В наступлении до 70%

Забыли сказать о работе медицинского пункта полка в оборонительном и наступательном бою.

Ой Лиз! И правда!
Всё она! Эгоизьма!
Как показала практика медпункт у нас недеморализуемо стратегический.
Решпект ему губокий.

У арабов или краснокожих "у нас"?
Лечить прежде, с"есть. Лечить, прежде с"есть.

Человек с ножами

Юпп небрежно играл ножом, держа его перед собой за кончик лезвия.
Это был длинный, источенный нож для резки хлеба, как видно очень старый.
Внезапно он рывком подбросил его вверх. Жужжа и вращаясь, словно пропеллер,
нож взвился в воздух - лезвие рыбкой сверкнуло в лучах заходящего солнца.
Ударившись о потолок, он перестал вращаться и понесся вниз, прямо на голову
Юппа. Тот мгновенно прикрыл голову толстым деревянным бруском. Нож вошел в
дерево с сухим треском и, немного покачавшись, застрял там. Юпп снял с
головы брусок, вырвал из него нож и злобно, с силой бросил его в дверь.
Лезвие вибрировало и дрожало в дверной филенке до тех пор, пока нож не
вывалился и не упал на пол...
- Будь оно проклято! - сказал Юпп тихо. - Я рассчитывал наверняка:
заплатив за билет, люди больше всего любят смотреть номера, в которых
исполнитель ставит на кон свою жизнь, совсем как в цирках Древнего Рима!
Они по меньшей мере должны знать, что тут _может_ пролиться кровь,
понимаешь?
Он поднял нож и швырнул его в верхнюю перекладину оконной рамы,
почти не размахиваясь, но с такой силой, что задребезжало стекло - казалось,
сухая, раскрошившаяся замазка не удержит его и оно вот-вот выпадет из рамы.
Этот бросок, точный и властный, воскресил в моей памяти мрачные картины
недавнего прошлого: в блиндаже перочинный нож Юппа словно оживал и,
отскакивая от его руки, вприпрыжку взбирался и вновь спускался по бревну,
подпиравшему свод.
- Я готов на все, чтобы угодить почтенной публике, - продолжал он. -
Я, пожалуй, и уши бы себе отрезал, только навряд ли кто-нибудь возьмется
пришить их обратно. А разгуливать без ушей - слуга покорный. Для этого не
стоило из плена возвращаться. Пойдем-ка со мной!
Он распахнул дверь, пропустил меня вперед, и мы вышли на лестничную
клетку. Обои со стен давно уже пошли на растопку, клочья их сохранились
лишь в тех местах, где они были особенно плотно приклеены. Пройдя мимо
ванной комнаты, заваленной разным хламом, мы вышли на небольшую веранду,
бетонный пол которой растрескался и порос мхом. Юпп поднял руку.
- Чем выше бросаешь нож, тем больше эффекта, разумеется. Но
обязательно нужно какое-нибудь препятствие наверху, чтобы нож ударился в
него и перестал вращаться. Тогда он быстро упадет прямо на мою никому не
нужную голову. Вон, посмотри... - Он указал наверх, где торчали железные
балки обвалившегося балкона. - Здесь я тренировался целый год. Гляди...
Он подбросил нож вверх, и снова, как и в прошлый раз, нож полетел
удивительно плавно и равномерно, с легкостью птицы, взмывающей в воздух.
Потом он ударился о балку, понесся вниз с захватывающей дух быстротой и с
силой врезался в подставленный брусок. Вынести такой удар было нелегко, не
говоря уж об опасности. Но Юпп и глазом не моргнул. Лезвие вошло в дерево
на несколько сантиметров.
- Великолепно, старина! - воскликнул я. - Великолепно! Уж тут-то
успех обеспечен! Это же настоящий номер.
Юпп хладнокровно вытащил нож из бруска и, сжав рукоятку, рассек им
воздух.
- Он и идет, мне платят по двенадцать марок за выход. Между двумя
большими номерами меня выпускают на сцену побаловаться с ножом. Но все тут
слишком просто. Я, нож, деревяшка - и больше ничего. Понимаешь? Вот если
была бы еще полуголая бабенка и ножи свистели бы мимо ее носа, тогда
публика пришла бы в восторг. Но попробуй найди такую бабенку.
Тем же путем мы вернулись в комнату. Юпп осторожно положил нож на
стол, поставил рядом деревянный брусок и зябко потер руки. Потом мы уселись
на ящике у печки. Помолчали. Вынув из кармана кусок хлеба, я спросил:
- Ты поужинаешь со мной?
- С удовольствием, только погоди, я заварю кофе. А потом пойдем
вместе, посмотришь мой выход, ладно?
Он подбросил дров в печку и пристроил над огнем котелок.
- Просто хоть плачь, - сказал он. - Может быть, у меня слишком
серьезный вид? Смахиваю все еще на фельдфебеля, что ли?
- Вздор! Ты никогда и не был фельдфебелем. Слушай, ты улыбаешься,
когда они тебе аплодируют?
- А как же! И кланяюсь при этом.
- У меня бы это не вышло. Не могу я улыбаться на похоронах.
- Это ты зря. Как раз на таких похоронах и надо улыбаться.
- Не понимаю тебя.
- Да ведь они же не мертвецы. Перед тобой живые люди, как ты не
понимаешь этого!
- Понять-то я понял, только не верится что-то...
- Обер-лейтенант в тебе все еще жив, вот что! Ну да ничего, пройдет
со временем. Да пойми же ты, господи боже мой, мне просто приятно
позабавить этих людей! Души у них застыли, а я щекочу их немного, за это
мне и платят. Быть может, хоть один из них вспомнит обо мне, придя домой. "
А ведь этот парень с ножом, черт возьми, ничего не боится, - скажет он себе,
- а я всего боюсь". Они и впрямь всего боятся. Они волокут за собой страх,
как собственную тень. Вот я и радуюсь, если они, позабыв о страхе,
посмеются немного. Разве не стоит ради этого улыбнуться?
Я молча ждал, пока закипит вода. Юпп заварил кофе в коричневом
котелке, и мы пили по очереди из того же котелка и закусывали моим хлебом.
За окном понемногу смеркалось. В комнату вливался мягкий, молочно-серый
туман.
- Чем ты, собственно, занимаешься? - спросил Юпп.
- Ничем... Стараюсь продержаться.
- Профессия не из легких!
- Да, за кусок хлеба мне приходится разбивать в щебенку по меньшей
мере сотню камней в день.
- Так... Хочешь, покажу еще один трюк?
Я кивнул. Он встал, зажег свет и, подойдя к стене, откинул висевший
на ней коврик. На красноватом фоне стены ясно выделялся человеческий силуэт,
грубо намалеванный куском угля. Голова силуэта была увенчана странным
вздутием, изображавшим, очевидно, шляпу. Присмотревшись внимательней, я
обнаружил, что фигура была нарисована на двери, искусно закрашенной под
цвет стены. Я с интересом следил за тем, как Юпп достал из-под убогой
кровати изящный коричневый чемоданчик и поставил его на стол. Потом он
подошел ко мне и выложил передо мной четыре окурка.
- Сверни по одной, только потоньше, - сказал он.
Не переставая наблюдать за ним, я пересел поближе к печке, к ее
ласковому теплу. Пока я осторожно высыпал табак из окурков на бумагу, в
которую был завернут хлеб, Юпп открыл чемодан и извлек оттуда какой-то
необычного вида чехол. В таких матерчатых сумках с многочисленными
кармашками внутри наши матери хранили обычно столовое серебро из своего
приданого. Юпп быстро развязал шнурок, который стягивал скатанный в трубку
чехол, и расстелил его на столе. Я увидел роговые ручки дюжины ножей. В те
далекие времена, когда наши матери еще кружились в вальсе, такие ножи
называли "охотничьим набором".
Я разделил поровну табак из окурков и свернул две сигареты.
- Вот, - протянул я Юппу одну из них.
- Вот, - повторил он. - Спасибо.
Потом он пододвинул ко мне ножи.
- Это все, что сохранилось от имущества моих родителей. Остальное
сгорело, погребено под развалинами, а то, что уцелело, растащили. Когда я,
оборванный и нищий, вернулся из плена, у меня ни черта не было, буквально
ничего, пока одна почтенная пожилая дама, приятельница моей матери, не
разыскала меня и не передала мне вот этот славненький чемоданчик.
Оказывается, мать оставила его у нее за несколько дней до рокового
воздушного налета. Так он избежал общей участи. Странно, не правда ли?
Впрочем, ты сам знаешь, что люди, охваченные страхом смерти, почему-то
бросаются спасать самые ненужные вещи, а нужные оставляют. Так вот я стал
владельцем чемодана со всем его содержимым: коричневым котелком, дюжиной
вилок, дюжиной ножей и ложек и большим ножом для резки хлеба. Вилки и ложки
я продал, выручки мне хватило надолго, на целый год, а ножи - тринадцать
ножей - я оставил себе и начал тренироваться. Гляди...
Я зажег в печке клочок бумаги, прикурил от него сам и протянул Юппу.
Приклеив к нижней губе дымящуюся сигарету, он скатал чехол, прикрепил его
за шнурок к верхней пуговице своей куртки, у плеча, и развернул вдоль руки.
Теперь казалось, что руку покрывает странно изукрашенная кольчуга. С
невероятной быстротой стал он выхватывать ножи из карманчиков, и, прежде
чем я понял, что он делает, ножи молниеносно полетели, один за другим, в
черный силуэт на стене. Силуэт этот походил на те, что примелькались нам в
конце войны. Они зловеще глазели на нас с плакатов, словно предвестники
близкой катастрофы... Два ножа торчали в шляпе, по два - над плечами и по
три - вдоль линии опущенных рук...
- Здорово! - воскликнул я. - Здорово, черт возьми! Но такой номер
нужно еще подать.
- Не хватает партнера, а еще лучше - партнерши. Эх, да что говорить!.
. - Он вытащил ножи из двери и аккуратно уложил их в мешочек. - Разве их
сыщешь! Женщины боятся, мужчины запрашивают слишком дорого. Впрочем, я их
понимаю: номер действительно опасный.
Он вновь так же молниеносно забросал ножами фигуру на стене. Но на
этот раз черный силуэт с изумительной точностью оказался рассеченным на две
половины. Тринадцатый, большой нож, словно смертоносная стрела, торчал
посреди рисунка, там, где у людей бьется сердце.
Затянувшись в последний раз из тонкой самокрутки, Юпп бросил за
печку жалкий окурок.
- Пойдем, - сказал он, - нам пора. - Он высунул голову в окно,
пробормотал что-то насчет проклятого дождя и добавил: - Сейчас около восьми,
а в половине девятого мой выход.
Пока он укладывал ножи в кожаный чемоданчик, я в свою очередь
выглянул в окно. Дождь шелестел в полуразрушенных виллах, казалось, они
тихо плачут. Из-за стены тополей, зыбко колыхавшихся в сумерках, до меня
донесся скрежет трамвая. Но часов нигде не было видно.
- Откуда ты знаешь, который теперь час?
- Чувствую. Это тоже результат тренировки.
Я посмотрел на него с недоумением. Он помог мне надеть пальто, потом
сам надел свою спортивную куртку. Плечо у меня полупарализовано, и
подвижность руки ограниченна - размаха хватает как раз настолько, чтобы
разбивать камни. Мы нахлобучили шапки и вышли в темный коридор. Из других
комнат доносился смех, и я обрадовался, что слышу голоса живых людей.
- Видишь ли, - говорил Юпп, спускаясь по лестнице, - я стараюсь
постичь еще неведомые законы космоса. Вот, смотри...
Он поставил чемодан на ступеньку и распростер руки. Так на некоторых
античных фресках изображали Икара, стремящегося взлететь. На его
бесстрастном лице появилось странное выражение какой-то вдохновенной
отрешенности. Ужас охватил меня.
- И вот, - продолжал он тихо, - я врываюсь, да, врываюсь, в пустоту,
чувствую, как мои руки становятся все длинней и длинней, как они охватывают
эту пустоту, в которой властвуют иные законы. Я разрываю завесу, отделяющую
меня от них. Необыкновенные токи, полные колдовской силы, пронизывают
пространство там, наверху. Я впиваю их, овладеваю ими и уношу с собой. - Он
судорожно стиснул кулаки и почти вплотную прижал их к телу. - Пойдем, -
сказал он, и лицо его приняло прежнее, безразличное выражение. Потрясенный,
я побрел за ним...
Моросил холодный, затяжной дождь. Поеживаясь, мы подняли воротники.
Шли молча, погруженные в свои мысли. Вечерний туман, в котором уже
проглядывала синева наступающей ночи, растекался по улицам. Кое-где в
подвалах разрушенных домов, под нависшей черной громадой развалин,
поблескивали тусклые огоньки. Улица незаметно перешла в размытый проселок.
Мрачные дощатые бараки, окруженные чахлыми садиками, плыли по обе стороны
дороги в сгустившихся сумерках, словно разбойничьи джонки по мелководью.
Потом мы пересекли трамвайные пути и углубились в узкие ущелья городской
окраины, где среди развалин и мусора уцелело несколько закопченных домов.
Неожиданно мы вышли на широкую, оживленную улицу. Поток прохожих донес нас
до угла, и мы свернули в темный переулок. Лишь яркая реклама варьете "У
семи мельниц" отражалась в мокром асфальте.
У подъезда было безлюдно. Представление давно уже началось. Из-за
потертых красных портьер доносился гул голосов. Юпп с улыбкой указал мне на
одну из фотографий в витрине, на которой он в костюме ковбоя обнимал двух
нежно улыбавшихся танцовщиц в трико, затканных золотой мишурой.
"Человек с ножами", - гласила подпись под фотографией.
- Пойдем, - повторил Юпп, и не успел я опомниться, как он втащил
меня за собой в узкую дверь, которую с первого взгляда трудно было заметить.
Мы стали подниматься по крутой, плохо освещенной винтовой лестнице.
Судя по смешанному запаху пота и грима, сцена была где-то рядом. Юпп шел
впереди. Неожиданно он остановился на повороте лестницы, поставил чемодан
на ступени и, схватив меня за плечи, тихо спросил:
- Хватит ли у тебя мужества?
Я так долго ждал этого вопроса, что теперь, внезапно услышав его,
испугался. Должно быть, я выглядел не очень храбро, когда ответил:
- Мужества отчаяния...
- Это именно то, что нужно! - воскликнул он со сдавленным смешком. -
Ну, так как же?
Я молчал. Нас вдруг оглушил громовой хохот. С силой взрывной волны
он выплеснулся откуда-то сверху на узкую лестницу, и я невольно вздрогнул,
словно от холода.
- Я боюсь, - сказал я тихо.
- Я тоже. Ты не веришь в меня?
- Нет, отчего же... Ну да ладно... Пойдем, - хрипло выдавил я и,
подтолкнув его вперед, добавил: - Мне все равно.
Мы вышли в тесный коридор, по обе стороны которого размещалось
множество кабинок с фанерными перегородками. Мимо нас прошмыгнули какие-то
пестрые фигуры. Сквозь щель в убогих кулисах я увидел на сцене клоуна,
беззвучно шевелившего огромным намалеванным ртом. Снова донесся до нас
дикий хохот толпы, но тут Юпп втолкнул меня в одну из кабинок, захлопнул
дверь и повернул ключ в замке. Я огляделся. Клетушка была почти пуста.
Зеркало на голой стене, костюм ковбоя, висевший на единственном гвозде, да
пухлая колода карт на колченогом стуле, больше ничего не было. Юпп нервно
засуетился; он снял с меня намокшее пальто, сорвал со стены ковбойский
костюм, швырнул его на стул, повесил мое пальто и сверху свою куртку.
Потолка в кабинке не было. Глянув поверх фанерной стены, я увидел
электрические часы на выкрашенной в красный цвет дорической колонне. Было
двадцать пять минут девятого.
- Пять минут! - пробормотал Юпп, надевая костюм ковбоя. - Может быть,
прорепетируем?
В этот момент кто-то постучал в дверь и крикнул:
- Приготовиться!
Юпп застегнул куртку и надел широкополую шляпу. Натянуто
рассмеявшись, я сказал:
- Ты что же, хочешь приговоренного к смерти сперва казнить для
пробы?
Он схватил чемоданчик и потащил меня за собой. У выхода на сцену
какой-то лысый мужчина наблюдал за ужимками клоуна, кончавшего свой номер.
Юпп зашептал что-то ему в ухо, слов я не разобрал. Мужчина испуганно
посмотрел на меня, потом на Юппа и решительно замотал головой. И Юпп снова
стал что-то шептать ему.
Мне было уже все равно. Пусть хоть на вертел меня насаживают. Рука у
меня висела как плеть, я ничего не курил с утра, кроме тонкой сигареты, а
завтра мне предстояло за полбуханки хлеба разбить в щебень семьдесят пять
камней. Завтра?..
Шквал аплодисментов, казалось, снесет кулисы. Клоун с усталым,
искаженным лицом вывалился из-за кулис к нам в коридор, постоял немного все
с тем же угрюмо-тоскливым видом и вновь пошел на сцену, где раскланялся,
любезно улыбаясь. Оркестр сыграл туш. Юпп все еще шептал что-то на ухо
лысому. Клоун трижды возвращался за кулисы и трижды вновь выходил на сцену,
улыбался и раскланивался. Но вот оркестр заиграл марш, и Юпп с чемоданчиком
в руке бодро зашагал на сцену. Его приветствовали жидкими хлопками. Усталым
взглядом я следил за тем, как он наколол несколько игральных карт на гвозди,
вбитые, видимо, специально для этой цели, и стал один за другим метать в
них ножи, неизменно попадая в центр карты. В публике захлопали сильней, но
все же довольно вяло. Потом под тихую дробь барабанов он проделал номер с
большим ножом и бруском. Несмотря на охватившее меня безразличие, я
почувствовал, что получается и впрямь жидковато. Напротив, по другую
сторону подмостков, за Юппом наблюдали несколько полураздетых девиц... И
тут лысый мужчина вдруг схватил меня, вытащил на сцену и, поприветствовав
Юппа торжественным взмахом руки, произнес деланно важным голосом
полицейского:
- Добрый вечер, господин Боргалевски!
- Добрый вечер, господин Эрдменгер, - ответил Юпп тем же напыщенным
тоном.
- Я вам тут конокрада привел, господин Боргалевски. Редкий мерзавец!
Пощекочите-ка его вашими ножичками, повесить всегда успеется! Нет, каков
негодяй!..
Его кривлянье показалось мне нелепым, вымученным и жалким, как
бумажные цветы и скверные румяна. Бросив взгляд в зрительный зал, я понял,
что очутился лицом к лицу с многоголовым похотливым чудовищем, которое,
казалось, напряглось в мерцавшем полумраке и приготовилось к прыжку. С
этого момента мне стало на все наплевать.
Яркий свет прожекторов ослепил меня. В своем потрепанном костюме и
нищенских ботинках я, наверное, и впрямь смахивал на конокрада.
- Оставьте его мне, господин Эрдменгер, уж я этого парня обработаю
на совесть.
- Да, всыпьте ему как следует - и не жалейте ножей!
Юпп схватил меня за воротник, а господин Эрдменгер, ухмыляясь и
широко расставляя ноги, удалился за кулисы. Откуда-то на сцену выбросили
веревку, и Юпп привязал меня к подножию дорической колонны, к которой была
приставлена раскрашенная бутафорская дверь. Безразличие словно опьянило
меня. Справа из зрительного зала доносился беспрерывный жуткий шорох. Я
почувствовал, что Юпп был прав, когда говорил о кровожадности толпы. Дрожь
нетерпения, казалось, заполняла затхлый, сладковатый воздух. Тревожная
дробь барабанов в оркестре перемежалась приглушенной сентиментально-
блудливой мелодией, и этот дешевый эффект лишь усиливал впечатление
отвратительной трагикомедии, в которой должна была пролиться настоящая
кровь, оплаченная кровь актера... Уставившись в одну точку прямо перед
собой, я расслабил мускулы, стал оседать вниз: Юпп и в самом деле крепко
привязал меня. Под затихающую музыку Юпп деловито вытаскивал ножи из
пробитых карт и укладывал их в сумку, время от времени бросая на меня
мелодраматические взгляды. Спрятав последний нож, он повернулся лицом к
публике и голосом, неестественным до омерзения, произнес:
- Господа, сейчас на ваших глазах я очерчу ножами силуэт этого
человека. Прошу убедиться, у меня нет тупых ножей!
Он вытащил из кармана шпагат и с ужасающим спокойствием, доставая
один за другим ножи из сумки, разрезал его на двенадцать равных частей;
каждый нож он снова клал в сумку.
Я смотрел в это время куда-то вдаль, мимо Юппа, поверх кулис и
полуголых девиц по ту сторону сцены; мне казалось, что я вглядываюсь в
какой-то иной мир...
Напряжение в зрительном зале наэлектризовало воздух. Юпп подошел ко
мне, сделал вид, будто затягивает потуже веревку, и ласково прошептал мне
на ухо:
- Только совсем-совсем не шевелись и не бойся, дорогой мой!
Напряжение уже достигло предела, и эта последняя заминка могла
привести к преждевременной развязке. Но тут Юпп вдруг отпрянул в сторону.
Его распростертые руки рассекли воздух, словно взметнувшиеся птицы, и на
лице появилось выражение колдовской сосредоточенности, так поразившее меня
тогда на лестнице. Казалось, эти жесты заворожили и зрителей. Мне
послышался какой-то странный сдавленный стон, и я понял, что это Юпп дал
мне знак приготовиться.
Я перевел свой взгляд, устремленный в бесконечную даль, на Юппа,
который стоял теперь прямо напротив меня. Глаза наши встретились. Тут он
поднял руку, потом медленно потянулся к сумке с ножами, и снова я понял,
что он предупреждает меня. Я замер и закрыл глаза...
Меня охватило чувство блаженства. Быть может, прошло всего две
секунды, быть может, двадцать, не знаю. Я слышал тихий свист ножей,
чувствовал, как колыхался воздух, когда они вонзались в фанерную дверь
позади меня, и мне казалось, что я иду по бревну над бездонной пропастью...
Иду уверенно, хотя всем телом ощущаю смертельную опасность... Боюсь и в то
же время наверняка знаю, что не упаду... Я не считал ножей и все же открыл
глаза в ту самую секунду, когда последний, пролетев мимо моей правой руки,
вонзился в дверь.
Гром аплодисментов окончательно вывел меня из оцепенения. Я широко
открыл глаза и увидел побелевшее лицо Юппа, который бросился ко мне и
дрожащими пальцами распутывал веревку. Потом он потянул меня на середину
сцены, прямо к рампе. Он раскланялся, я тоже раскланялся. Под нарастающий
грохот аплодисментов он указал на меня, я - на него. Он улыбнулся мне, я
улыбнулся в ответ, и, улыбаясь, мы вновь раскланялись.
Вернувшись в кабинку, мы не произнесли ни слова. Юпп швырнул на стул
продырявленную колоду карт, снял с гвоздя мое пальто и помог мне одеться.
Потом он повесил на место ковбойский костюм и шляпу и надел куртку. Мы
взяли шапки. Когда я открыл дверь, в комнату ввалился давешний лысый
толстяк.
- Сорок марок за выход! - крикнул он и протянул Юппу несколько
бумажек.
Я понял, что служу теперь под начальством Юппа, и, посмотрев на него,
улыбнулся, а он улыбнулся мне в ответ.
Юпп взял меня под руку, и мы спустились рядом по узкой, плохо
освещенной лестнице, пропитанной застарелым запахом грима. У подъезда он
сказал с усмешкой:
- Теперь пойдем за сигаретами и хлебом.
И только час спустя я понял, что приобрел настоящую, хотя и
нетрудную, профессию. Мне достаточно было постоять неподвижно и помечтать,
закрыв глаза. Недолго, секунд двенадцать, быть может, двадцать. Я стал
человеком, в которого бросают ножами...

Г.Белль